Рассказ о первой любви - Страница 9

— Сидели бы уж, — сказал внизу Илья. — Калоши-то вон как измарали. Скиньте, я вымою.

«Конечно, презирает», — подумал Груздев, пережив унизительное сознание своей беспомощности и вообразив, какой жалкий, маленький и подавленный стоит он перед Ильей.

Он стряхнул с ног тяжелые комья глины вместе с галошами и сам стал обмывать их в луже на дне оврага.

Село, куда они пробирались, оказалось совсем недалеко. Видно, Илья не без своекорыстной цели остановился на ночлег в соседней деревне.

— Куда вас везть? — спросил он, когда въехали на широкую, как поле, улицу села с пожарной каланчой посредине. — При сельпо у нас гостиница имеется. Может, туда?

— Вези туда, — нетерпеливо сказал Груздев.

В гостинице — новой пятистенной избе с широкими окнами и запахом свежих бревен — стояло с десяток коек, но постояльцев не было. Илья громко крикнул кому-то в сенях:

— Давай-ка, мать, засамоваривай!

И ушел, а Груздев, оставшись один, повалился вниз лицом на койку и крепко, до боли в зубах, закусил подушку. Если б можно было вычеркнуть из жизни этот день!

Отсчитывая длинные-длинные минуты, постукивал маятник. Груздев лежал и чувствовал, что нет больше мужественного, небрежно остроумного, уверенного в себе молодого человека, что этот привлекательный образ, легковерно созданный собственным воображением, лопнул, как мыльный пузырь, и что пришел тяжелый час, когда надо безжалостно и строго спросить себя: кто ты есть?..

Драма

В пять часов утра директорская дача вдруг наполнилась стуком дверей, собачьим лаем, шарканьем ног, и негодующий бас домработницы Нюты возвестил:

— Андрей Поликарпович, вставайте! К вам гости приехали.

«Какие-нибудь подгулявшие друзья-рыболовы… Черта бы им поперек дороги», — подумал хозяин, натягивая пижаму, и вышел из кабинета.

Было одно мгновенье непроизвольной радости, когда Андрей Поликарпович едва не бросился навстречу гостю, стоявшему в дверях столовой, но вдруг на столь же мимолетный срок ему показалось, что он совсем не знает этого человека. Незнакомыми были и впалый рот, и нос, слегка припухший и покрасневший, и жирная грудь, обтянутая узким пиджачком — словом, все, чем каждого с безжалостной щедростью награждает время, и все-таки это был несомненно он, генерал Пухов, старый боевой друг.

Растерявшись от столь быстрой смены противоположных чувств, Андрей Поликарпович кисло улыбнулся и шагнул вперед. Они троекратно поцеловались со щеки на щеку.

— У тебя три собаки? — спросил генерал, обнаруживая этим вопросом, явно неуместным в первую минуту встречи, свое волнение. — В вашем городе чертовски трудно достать такси… Я ведь к тебе всем семейством… Порыбачим с тобой… Ты познакомься с ними, вот они идут… Этот — старший, а эта — младшая, познакомьтесь.

Дети Пухова — Максим и Лариса — пожали хозяину руку. У самого Андрея Поликарповича, который женился поздно, была только трехлетняя дочь, и теперь он с доброй завистью смотрел на детей генерала, казавшихся ему, в обаянии своей молодости, такими безыскусственно красивыми, чистыми и полными какой-то грациозно-упругой силы.

— А вы роскошно живете, — сказал Максим, молодой человек с длинным красивым лицом и крупными прядями темных волос, падавшими ему на лоб и уши. — Батьке, когда он выходил в отставку, дали гектар земли, а он, черт, даже сарая до сих пор на ней не поставил.

— Не понимаю, — развел генерал руками. — Государство, сам, Андрюша, знаешь, не обижает нас, старых боевых коней, пенсию я получаю порядочную, а денег все время нет. Иногда даже боржом мне не на что купить. Жить, что ли, не умеем…

— Это давно известно, — усмехнулась Лариса.

Максим, стоявший у открытого окна, вдруг лег животом на подоконник, перегнулся и сломил большую ветку цветущей липы.

У Андрея Поликарповича перехватило дыхание. Эти деревья он сам посадил вокруг дачи, пятый год заботливо ухаживал за ними — подрезал, опрыскивал — и теперь, при виде сломанной ветки, ему захотелось крикнуть: «Что же вы делаете!» — но он сдержался.

— Восторг как пахнет, — сказал Максим, пряча лицо в буйный липовый цвет, обрызганный росой. — Лорка, понюхай.

Лариса с усмешкой отодвинула ветку.

— Ты, я знаю, способен ржать весной на сирень, а осенью хныкать над опавшими листьями. И в письма не брезгуешь класть засушенные цветочки.

— Ты дура, — без обиды сказал Максим.

— А где же Людмила Ивановна? — всполошился вдруг генерал. — Люда, где же ты?

— Нет-нет, я не покажусь, пока не приведу себя в порядок, — послышался из кухни голос, принадлежавший, очевидно, женщине молодой, здоровой и крупной.

Андрей Поликарпович понимающе усмехнулся.

— Ну, нам здесь делать нечего, старина. Пойдем-ка в сад, — сказал он, обнимая генерала за плечи.

Когда в прихожей они проходили мимо зеркала, Андрей Поликарпович невольно задержался и сравнил свою тяжеловатую, но еще стройную и осанистую фигуру с вислоплечей фигурой генерала.

«А все-таки и он смотрел на меня так, словно не узнал», — кольнула его ядовитая мысль.

Друзья вышли в сад и сели там у врытого в землю стола. Разговор v них явно не клеился. Андрею Поликарповичу мешало быть непринужденным то, что мысль, причинившая ему минутную боль у зеркала, вдруг стала обрастать множеством подкрепляющих доводов, и теперь он уже чувствовал какую-то разъедающую тревогу, требующую немедленного выяснения истины.

Выручила Люстра — английский сеттер. В то время, как гончие Угадай и Заливай, не отличавшиеся деликатностью и утонченностью натур, совершенно игнорировали гостя, она, с присущей ее породе нежностью, тронула руку Пухова холодным носом и, ожидая ответной ласки, положила голову к нему на колено.